Воспоминание.
В тот туманный день было сыго, мокро и холодно. Я нацепил желетку и пошел на улицу. Было утро. Полдевятого. Два с половиной километра езды под душещипательные соло Миика Тенкула. Но в тот день они звучали особенно грустно. Как знамение. Выйдя из маршрутки я пошел в серую мглу узких улиц Хрущевских времен. Люди. Но как-будто не люди. Серые странники смотрели на меня. Я не шел, летел. Этот день становился каким-то особенным. Печка грелась и накаляла ребро. Полёт над пропастью. Глухие медленные удары внутри. И вот, тот самый двор. Краска. Резкие брызги по снегу. Растекаясь, как кровь из вены, она как-будто вылилась в тот самый снег… Снег, который так и не смог ничего передать. Это просто снег. Подъезд. Озноб. Добрые глаза друзей. Мои дрожащие руки. Я отдал самую малость… Ничего… Глаза. Я никогда их не забуду. Теплые, добрые… Но в них была какая-то грусть. В тот момент я понял, что это всё… Что я один. Что я упал, разбивая на лестнице иллюзии в прах, кроша свой череп. Было лишь желание напиться. Насмерть… Прошло два часа… Мы уходили… В тот момент. То самое слово «прости» звучало, как гром, пронзающий тьму. Пробиравшийся сквозь неё до сердца и размалывавший его в пустоту. Раздирая на части, отрывая куски, жизнь уходила из меня. Всё, что лучшее я отдал, оставил в тех самых руках… Тогда я понял, что мне нечего терять. Я не смог. Не выдержал. Ушел. Зная, что так лучше будет. Последний раз. Последний раз потом я видел эти глаза… И то движение — она помахала быстренько ручкой… И что-то нахлынуло, как огромный камень, придавивший меня. Я не смог даже порднять глаза. Не мог дышать. Думать. Смотреть. Я лишь чувствовал. Чувствовал как булыжник давит всё. Опять серость. Опять та же дорога домой. Заносит. Споткнулся, потом, как оказалось, разбил нос. Я ничего не мог поделать. В ужасе я стал убивать себя. Разрезая тонкими линиями красивые узоры на руках. В тот момент страх вышел из меня. Я стал пуст. Кровавая лужа липкой души… Я потерял себя. Сейчас это просто оболочка.
С тех пор у меня серые глаза.