Эй, солдат удачи, помаши рукой! И скажи прощай.

Вернувшись вновь в чертог, я не нашел пристанья. Движет мною лишь рулетка записи сией. Осталось биться 30 вздохов верченному на кончике перу. Лишь разрезая мысль вдоль, не поперёк, ты познаёшь всю суть страданий. Страдай — вини себя, внутри, где порча, где вся желчь, всё скопище былого, рваного, иного… Того, что ты зовешь душой.

Чёрный Бог говорит о земле и живущих на ней и внутри неё. Белый Бог говорит о небе и живущих над головой. Чёрный Бог помогает быть ближе к корням своим. Белый Бог зовёт в дорогу. Чёрный Бог не дает забыть. Белый Бог открывает будущее. Чёрный Бог внутри тебя. Белый Бог вокруг тебя. Чёрный Бог — это Я. Белый Бог — это Я.

Весь мир качается, но он сбалансирован. Нет покоя нигде и ни в чём. Любой покой разрушается временем. Любой покой разрушается внешним миром. Любой покой нестабилен. Тот, кто умеет держать равновесие, находясь то справа, то слева, то сверху, то снизу, то внутри, то вовне, способен быть над миром. Именно он способен быть императором Чёрного Бога и Белого Богов.

Радость всегда обращается в горе. Слёзы всегда обращаются в смех. Нежное со временем становится грубым. Дружба превращается в любовь. Любовь в привычку. Привычка в ненависть. Ненависть в успокоение. Успокоение в любопытство. Любопытство в дружбу. Чёрный Бог обращается в Белого Бога. Белый Бог обращается в Чёрного Бога.

Когда Чёрный Бог выходит на свет, он становится серым, как всё вокруг. Когда Белый Бог погружается во мрак, он становится серым, как всё вокруг. Когда Чёрный Бог смотрит на Белого Бога, а Белый Бог на Чёрного Бога, всё обретает краски. Когда Чёрный Бог и Белый Бог становятся единым целым, обнаруживается Я.

Сознание — это Белый Бог. Тело — это Чёрный Бог. Я — это Чёрный Бог и Белый Бог. Я — это тот, кто помнит, что было, и думает о том, что будет. Я — это тот, кто не в прошлом и не в будущем. Я — это сейчас. Весь мир — это вечное сейчас. Я — центр этого мира. Я — центр своей реальности.

Бежать, бежать.

Опять и вновь,

Опять и вновь

Не задыхаясь.

Приказ пришел.

И тонет кровь.

И ей ведь больно.

Но кто знает?

Упал, не встал,

Отжался — умер.

Как умирает стон в утробе.

Привет… Я боль,

Несу любовь.

Несу любовь и горе.

В том темном мире полуснов,

Где бедствуют грехи во мраке.

Там я рожден,

Там плачет кровь.

Но  разве кто-то что-то знает?

  Солнце врезалось в глаза прямым желтым лучем. Стоило ли оно того, чтобы выходить из склепа сегодня. Но я должен был покормить свою овцу. Я пошел в поле через пустыню, по пути стирая ноги о песок, который на самом деле был огромной кожей огромной живой массы, называемой Землей Кхорна. Передо мной раскинулась большая электронная поляна. Она пожирала солнце. Втягивала в себя каждый его луч, истощая Нашу Лампочку. 
  Идя по улице я наткнулся на Фреда, он толкнул меня и радостно воскликнул «Джо! Неужели это ты? Сто лет не виделись. Как ты? Как франзелитор? Еще работает?». Франзелитором мы называли тумбочку, которая создава сны. После II Пришествия, когда Ксенон поглатил наши сны, Мы создали фланзелиторы, потому что, как выяснилось, без снов люди сходили с ума, и высушивались. Сон являлся чем-то вроде прототипа батареи. Мы неоднократно подвергались нападениям Ксенона, и в последний раз он украл наши сны, чтобы восстановить свою облученую, гадкую личину. Ночами он стал чаще проноситься перед нашими домами, с дикими криками, делающими кровь сталью, в такие ночи нельзя было гасить свет. Ксенон не был человек, это была часть нашего разума. Мы все имели одно сознание. Поэтому никто не умирал и не имел детей, дабы не нарушить целостность Оболочки. 
  — Я хорошо, Фред. Работает, спасибо.
  — Я подумал тут недавно, но это не для общих мыслей, — сказал Фред, и повел меня к себе домой, — ты не хотел бы стать сам по себе? 
  — Ты спрашиваешь, хочу ли я быть свободным? А что есть свобода? 
  — Представь, что твоя овца сама себя накормит, жена не будет знать, где ты сейчас. И босс не посмеет тебе уволить за то, что опоздал.
  — И это всё? Это вся свобода? Всё, что может дать нам государство? 
  — Тогда есть еще одна вещь, когда то давно, я слышал о настоящей свободе, но я не знаю, сможешь ли ты или нет, ты хочешь попробовать?
  — Валяй.
  Мне было уже нечего терять рутина моей жизни тянулась, как сопля у ребенка из носа. И вот вот этот пузырь должен был лопнуть. Я взял Маузер, достойная вещица… И всадил себе пулю в башку. К моему удивлению, ничего не закончилось — мозги, сопли и, кажется какая-то часть челюсти, сползающие по стенке в огромную лужу крови как-будто были ненастоящими, анастоящее  только началось... 
  В том времени, если есть время, в том месте, если есть место, было ощущение свободы, отсутствия оков разума, тела. Чистая, концентрированная, Душа. И она летела. Летела над всем миром. Гордая, непокорная, доказавшая, что только сильный может попасть сюда, где Ты можешь творить всё, что захочешь. Это Твой мир. И только ты тут хозяин.

    Я лежал в полной темноте. Просто не спалось. У меня фобия. Я не могу спать в темноте, и когда я один в комнате. Назойливый писк вампиров-смертников, жаждущих любой ценой заполучить хоть толику крови для своего потомства, был почти не слышен. Всё обретало свои очертания. Постепенно я смог увидеть причудливые очертания того мирка, в котором лежало моё тело. Мною овладело чувство, что я сижу в огромном роботе. Я оглядел глазами комнату, и туту увидел её. На меня смотрели два голубых неморгающих глаза. Это были красивые глаза моей лучшей подруги. Я сидел и смотрел на неё, пытаясь хоть что-то понять. Она не двигалась. Меня охватила паника. Она жгла меня изнутри. Мне казалось, что она пожирает мою душу, превращая меня в овощ. Я хотел убежать, скрыться, чтобы уйти из тьмы. Но я оцпенел, лишь одно желание охватило меня — вырвать себя глаза, но я был скован. У меня не было щита, чтобы закрыться от влияния Горгоны. В конце концов я пересилил себя, и подвинул ногой к себе телефон. Кое-как я смог подвинуть его к себе, и деревянными пальцами включить его. Я готов покляться, что я видел, как она ушла за дверь и плавно закрыла её. Я резко направил луч света из телефона на дверь. Это просто дверь. Ничего не обычного. Но это была не обычная дверь. Я понял, что за ней что-то есть. Что-то неземное. Оно притягивало, завораживало. Но тусклый свет глаз убивал меня. Я проверил еще пару раз — её там не было. Но стоило мне посмотреть в сторону и я опять почувствовал на себе этот тяжелый взгляд. Я закрыл глаза и на полную врубил музыку в наушниках. Но я её не слышал. Плеер показывал, что громкость максимальная, потом я проверил контакт, он был исправен. Я услышал шум. Он был в моём мозгу. И мне показалось, но я очень отчетливо услышал слова liberate tute me ex inferis. Я вспомнил словарь. Мне стало страшно. Очень, как никогда раньше. Слова означали «спасайте себя от ада». Латынь не мертвый язык. Это язык мертвых. Я почувствовал сильную боль в висках и крик. Немой крик, раздирающий моё мозг, вырывающий каждую извилину. Я упал с кровати. У меня потемнело в глазах, но я был в сознании. Когда глаза открылись, всё ушло. Теперь я знаю — это есть мой призрак. Он следит за мной. Теперь я знаю, что мы здесь не одни. И когда вы чувствуете на себе взгляд — задумайтесь, правильно ли вы смотрите? Может стоит открыть глаза шире? 
   Ужасная ночь. Жуткая. Господи спаси мою душу, мне так страшно, как никогда...

Она мягко поцеловала свою самую любимую игрушку
Прежде, чем она разбила эту игрушку.
Тогда она прокралась, полная тяжёлой тоски,
В холодную спальню…

Она бесшумно несла последнюю спичку
Из отцовского шкафа.
«Почему ты никогда не помогала мне?» —
Кричала она в ухо матери.
«Я надеюсь, что мы больше никогда не увидимся».

«Чтобы вы знали, каково это – быть в аду,
Чтобы вы знали, каково это — кричать о спасении.
Только поэтому я вернусь
С горящим взором.
Я возьму последнюю спичку
И сожгу ваш прекрасный светлый мирок».

Она готовила в последний раз,
Пока она наконец не сломалась.
Тогда она сплюнула пену у рта
В чёрной спальне.
«Я надеюсь, что мы больше никогда не увидимся».

«Чтобы вы знали, каково это – быть в аду,
Чтобы вы знали, каково это — кричать о спасении.
Только поэтому я вернусь
С горящим взором.
Я возьму последнюю спичку
И сожгу ваш прекрасный светлый мирок».

«Знаете ли вы теперь, каков на самом деле ад,
Знаете ли вы теперь, каков на самом деле ад,
Знаете ли вы теперь, что ваша игра подходит к концу,
Знаете ли вы теперь, что ваша любовь – смертельна?»

«Чтобы вы знали, каково это – Быть в аду,
Чтобы вы знали, каково это — Кричать о спасении.
Только поэтому я вернусь
С горящим взором.
Я возьму последнюю спичку
И сожгу ваш мирок».

«Чтобы вы знали, каково это – быть в аду,
Чтобы вы знали, каково это — кричать о спасении.
Только поэтому я вернусь
С горящим взором.
Я возьму последнюю спичку
И сожгу ваш прекрасный светлый мирок».

V: Поверьте, я не желаю Вам зла.

Иви: Кто вы такой?

V: Кто? Счастье в том, чтобы казаться и быть одним и тем же. Я — тот, кем кажусь, человек в маске.

Иви: Ну это я вижу.

V: Разумеется видите. Я не ставлю под сомнения вашу наблюдательность. Я лишь отмечаю, как парадоксально звучит вопрос «Кто Вы?», адресованный человеку в маске.

Иви: Ну да, верно.

V: Но в этот славный вечер взамен того, чтобы просто назвать имя, позвольте описать характер персонажа. Вуаля! Пред Вами водевильный ветеран, которому всевластная судьба давала роли извергов и жертв. Сей образ не высокомерием выдуман. Он — смутное воспоминание vox populi, что в нынешнее время выжжено, мертво. Приняв великолепный внешний вид, молвой навеки выдворенный обличитель возвратился, поклявшись выводить все проявления скверны своей корыстной, бессовестной, невежественной власти! Он вынес ей единственно возможный вердикт — Вендетта, и клятвенно заверил вершить его, и рвение вознаградится, ведь верность, нравственность, отвага всегда одерживают верх. Воистину, я выше всякой меры витиеват и выспрен, весьма доволен знакомством с Вами, меня ж зовите просто Вэ.

Иви: Вы наверное душевнобольной?

V: Уверен, многие так скажут, однако, с кем имею честь беседовать?

Иви: Меня зовут Иви.

V: Иви… И, Вэ, И… Ну да, конечно!.

Иви: В каком смысле?

V: В том смысле, что я, как и Господь, не бросаю кости и не верю в случайные совпадения. Вы пострадали?

Иви: Нет, всё хорошо… Благодаря вам.

V: Я просто сыграл свою роль. Скажите ка, Вы любите музыку, Иви?

Иви: Наверное.

V: Видите ли, я в некотором роде музыкант и как раз направляюсь на своеобразный концерт.

Иви: Ну и на чём Вы играете?

V: Обычно на ударных, но сегодня я собираюсь управлять целым оркестром. Ради особого случая. И буду польщён, если Вы ко мне присоединитесь.

Иви: Нет, извините. Надо возвращаться домой.

V: Даю слово, что Вы увидите нечто совершенно необыкновенное. И домой вернётесь в полной безопасности.

Иви: Ну ладно.